пор, почти пятнадцать лет спустя, все еще
  приносит доход.
   Филип отрезал толстый ломоть мягкого пшеничного хлеба, лежавшего на
  столике, прошелся через огромную захламленную мастерскую и, присев на
  подоконник одного из дюжины высоких, от пола до потолка, окон, тянувшихся
  вдоль южной стены его чердака, принялся за еду.
   Филипу Керкленду исполнилось тридцать четыре, но если бы не морщины на
  лбу и взгляд, выдающий возраст, ему вполне можно было бы дать лет на десять
  меньше. Телом поджар, на смугловатой груди резко чернела мужественная
  поросль. Тяжелый подбородок - отцовское наследие, темно-карие глаза,
  выдающиеся скулы - от матери, а волосы - черные, с блеском, густые, вьющиеся
  - от обоих родителей. Мать у Филипа была итальянка, отец ирландец; Филип
  унаследовал черты обоих. На правой руке у него недоставало мизинца -
  последствие детской травмы. Отсутствие пальца в работе не мешало, а от
  воинской обязанности оградило.
   Но от Вьетнама все же не спасло. Окончив школу, уже в семнадцать лет
  Филип проявил явные склонности к фотодокументалистике, и, обуреваемый жаждой
  снимать, он, не без помощи природного обаяния, сумел пристроиться в
  Лос-Анджелесское отделение Ассошиэйтед Пресс. Ему не исполнилось и
  восемнадцати, когда он попал в Сайгон; не было и двадцати, а он уже пережил
  вспышку столбняка шестьдесят восьмого года, уже отправлялся с рейдами
  добровольцев в Камбоджу, собирал документальный