себя вне общества, ибо он был крупинкой соли, вирусом беспокойства в их
  пресном и затхлом партийном болотце, человеком совести и, таким образом,
  источником всяческих неприятностей.
   Он сидел в экспрессе "Нибелунги". Пахло свежей краской, всеобщим
  обновлением и реставрацией: ездить по федеральной железной дороге очень
  удобно, снаружи вагоны покрыты лаком, красным как кровь. Базель -
  Дортмунд, карлик Альберих и заводские трубы, вагон прямого сообщения Вена
  - Пассау, тайный убийца Хаген [персонажи из "Песни о Нибелунгах"]
  устроился с комфортом; вагон прямого сообщения Рим - Мюнхен, пурпур
  кардинальских мантия просвечивает сквозь щели между задернутыми
  занавесками на окнах; вагон прямого сообщения Хук-ван-Холланд - Лондон,
  "гибель богов" экспорта, страх перед всеобщим миром.
   Вагалавайя... выстукивали колеса. Он не сделал этого. Он не убивал.
  Вероятно, ему и не дано было убивать, но он мог бы убить, и одна только
  мысль, что вот он сделал это, что он поднял топор и нанес удар - одно
  только представление об этом, столь живое и ясное, придавало ему новые
  силы. Мысли об убийстве, словно токи высокого напряжения, пронизывали его
  тело и душу, они окрыляли, они озаряли его, и на какое-то мгновение он
  почувствовал, что теперь все будет хорошо, он энергично примется за дело,
  он вступит в бой, он достигнет цели, пробьется к настоящему делу, не
  пожалеет всей жизни своей, вторгнется в новые пределы, но, к сожалению, он
  снова убивал только в мечтах, а сам оставался прежним