умерки; ярко освещенная,
  пропахшая дымом стеклянная клетка автобуса, покачиваясь, несла их высоко над
  улицами Лондона: автобус шел в сторону Хаммерсмита1. Стекла витрин на улицах
  искрились, словно льдинки, и вдруг она сказала: "Смотри, снег идет!" Они как
  раз ехали по мосту, и крупные хлопья, скользнув мимо окна, клочками бумаги
  опускались на темную воду Темзы.
   Он сказал:
   - Какое счастье, что так долго ехать.
   - Но мы же завтра опять увидимся... Джимми, - она всегда колебалась,
  прежде чем произнести его имя. Ей казалось, глупое детское имя не подходит
  человеку серьезному, да еще такого огромного роста.
   - Особенно трудно в ночные дежурства.
   Она засмеялась:
   - Еще бы. Это так утомительно. - Но, сразу посерьезнев, сказала: -
  Правда. Счастье, когда мы вместе.
   Когда речь шла о счастье, она становилась серьезной, смеяться
  предпочитала, когда скверно было на душе. Не могла несерьезно относиться к
  вещам, для нее важным, а думая о счастье, не могла забыть о множестве
  препятствий на пути к нему. И сказала:
   - Ужасно, если начнется война.
   - Не начнется.
   - Прошлая тоже началась с убийства.
   - Ну, то ведь был эрцгерцог. А это просто старый политикан.
   - Ой, поосторожней, пластинку разобьешь... Джимми, - сказала она.
   - К черту пластинку.
   Она тихонько запела песенку, из-за которой купила пластинку: "Для тебя
  это - просто Кью"1, а снежные хлопья летели за окном и таяли на тротуаре.
   Кто-то