- Не знаю, Гена, о ком ты. Зачем тебе немец? Своих, что ли, мало людей?
   Азамат говорил с сильным кавказским акцентом и выглядел так, словно
  черный "Линкольн" только что подобрал его на каком-нибудь грязном
  перекрестке, где он с грузовика торговал мятыми мандаринами.
   Утепленные спортивные штаны с лампасами, облезлый тулупчик, траур под
  ногтями, длинный смуглый нос. Черные быстрые глаза посверкивали из-под
  нависших бровей, неприятно убегали от взгляда собеседника, но при этом как
  бы ощупывали, обшаривали его лицо.
   Азамату не нравился этот разговор. Он отлично понял, о ком спрашивает
  хозяин "Линкольна", но назвать имя, которое тот как бы запамятовал, не
  спешил. Слишком уж громкое имя.
   - Понимаешь, есть у меня одна идейка, - продолжал Геннадий Ильич
  Подосинский, вовсе не замечая мрачной напряженности Азамата, - тебе, как
  старому другу, скажу. Хорошая идейка, смешная... Немца-то как звать, а?
   Геннадий Ильич быстрым движением выбил сигарету из пачки, жадно
  затянулся, выпустил дым, прищурился и чуть выпятил нижнюю губу. Даже на
  мягком диване в уютном салоне своего "Линкольна" он ни минуты не мог усидеть
  спокойно, вздрагивал, ерзал, менял позу, закидывал ногу на ногу, барабанил
  пальцами по худому колену, почесывал мягкий пористый нос, приглаживал
  тусклые черные прядки, прикрывающие лысину. Его высокий, глуховатый теноров
  часто спускался до нервного шепота, словно он сообщал