щал собеседнику
  какую-нибудь интимную подробность, и если посмотреть со стороны, то
  казалось, вытащили эту нелепую несимпатичную фигурку из провинциального
  нафталина семидесятых, не помыли, даже не встряхнули, запаковали в
  тысячедолларовый костюм от Кардена, поменяли кривые зубные коронки на
  голливудскую белоснежную челюсть, усадили в бархатное теплое нутро
  "Линкольна" и везут сквозь декабрьский снегопад по сумеречной нервной Москве
  девяносто седьмого года.
   - Я хочу очень быстро провернуть кое-что в Израиле. - Геннадий Ильич
  сделал на секунду задумчивое, мечтательное лицо, откинулся на мягкую спинку
  дивана, но тут же качнулся вперед, сгорбился, собрался в комок. - Мне надо
  вытащить оттуда одного интересного человечка. Будет отлично, если это
  сделает именно немец. Вот, вспомнил! - Подосинский легонько шлепнул себя по
  коленке и радостно рассмеялся. - Надо же, вспомнил! Карл Майнхофф!
   Азамат мрачно молчал и шарил быстрыми глазами по лицу собеседника. В
  ответ на радостный смех он только слабо растянул губы.
   - У меня, конечно, есть и другие каналы, - продолжал Подосинский интимным
  шепотком, - но я решил, что тебе, старому лентяю, не худо будет
  встряхнуться. Стареем мы с тобой потихоньку, - он покачал головой и печально
  вздохнул. Время летит! Через три дня кончится девяносто седьмой год.
  Останется всего два года до конца тысячелетия, до президентских выборов, до
  новой эпохи...