шься своих ежедневных двадцати пфеннигов на весь месяц.
   - Марта, подай мне, пожалуйста, сливки, - произнес герр Майнхофф и
  улыбнулся жене. - Ингрид, детка, перестань ковырять в носу, - он протянул
  руку и погладил дочь по пухлой щеке.
   Он давал понять, что Карл со своим ослиным упрямством больше никого за
  мирным семейным столом не интересует. Это было хуже подзатыльника.
   - Я могу остаться? - спросил Карл вкрадчивым, тихим голосом.
   - Да, ты можешь остаться, - кивнул отец. Карл грохнул стулом, выскочил из
  столовой, сдернул свою вельветовую курточку с вешалки в прихожей, выбежал на
  улицу. В лицо ему брызнул дождь, со всех сторон обступили темно-серые дома
  узкой старинной улицы.
   Тяжелая лепнина в стиле позднего барокко, когда-то обильно украшавшая
  фасады, была сбита при обстрелах Берлина в сорок пятом году. Голые, гладкие
  стены унылого темно-серого цвета только кое-где оживлялись зелеными листьями
  вьющихся декоративных растений. Но сейчас, в конце ноября, фасады домов были
  оплетены сухими, скорченными стеблями, напоминавшими Карлу фрагменты
  гигантской безобразной паутины. Родной город представлялся ему огромным,
  разоренным, заброшенным чердаком, на котором давно нельзя найти ничего
  интересного.
   Серое небо, с нездоровым желтоватым отливом у горизонта, серые дома.
  Мокрый липкий туман, превращающий утро в сумерки. Самодовольная ухмылка
  свиньи на двери мясной лавки. Бледные тушки молочных поросят, розовые