и на мокром месте и красными юношескими прыщами на
  лбу и подбородке. Мама покупала мне специальный настой в аптеке, и, пока я,
  стоя перед зеркалом, неверными движениями заржавленного робота втирала его
  себе в лицо, на уме у меня было только одно: почему природа дает одним
  неземную красоту, а другим такое уродство? Почему бы ей не поделить все
  поровну, так сказать, по справедливости? Тогда у меня было еще очень
  примитивное, почти большевистское представление о справедливости как о
  чем-то среднем арифметическом.
   Одно время меня даже преследовали мысли о самоубийстве (теперь это
  выглядит смешно, а тогда было вполне серьезно), но неловкий подросток со
  странным, если не смешным, именем Капитолина справился с тягой к суициду,
  построив собственную теорию, до безобразия глупую и наивную, в которой,
  однако, имелось разумное зерно. Оно-то и позволило мне более-менее
  благополучно миновать сложный и чреватый неожиданностями переходный возраст.
  Подробно углубляться в эту спасительную теорию я не стану, замечу лишь, что
  основная ее идея выглядела примерно так: везунки изначально имеют фору перед
  неудачниками, но это их только расслабляет, зато неудачники, оставленные
  судьбой на произвол, получают прекрасный шанс потренировать себя в
  преодолении препятствий и закалиться в горниле жизни, которого напрочь
  лишены везунки.
   Теорию эту я открыла для себя лет в четырнадцать, примерно тогда же в
  моей жизни появилась