шуршали автомобильные шины, помахала мне рукой и навсегда
  растворилась в теплом августовском мареве. Нормальная логика подсказывает,
  что ее скорее всего давно уже нет в живых, но верить в это мне не хочется. И
  Наташина мать, умершая четыре года назад, до последнего своего дня говорила
  о ней как о живой, и Наташина бабушка Нина Никаноровна, пережившая дочь на
  три с половиной года, тоже надеялась, что однажды в дверь позвонят, она
  откроет и увидит на пороге любимую внучку. Только одного боялась: сослепу ее
  не узнать.
   Нина Никаноровна в свои семьдесят шесть была еще довольно бодрая
  старушка. Иногда я ее навещала, поскольку у нее не осталось родственников в
  городе, спрашивала, чем помочь, но она неизменно мне отвечала:
   - Слава Богу, пока сама управляюсь. А однажды я застала Нину Никаноровну
  в слезах (это было около полугода назад и за несколько дней до ее
  скоропостижной смерти от инсульта). Оказалось, она разбирала Наташины вещи,
  аккуратно сложенные в шкафу, и обнаружила, что любимую внучкину вязаную
  кофточку обезобразила прожорливая моль. Старушка так горевала и убивалась,
  что не сразу вспомнила о сделанной ею находке, и, только немного
  успокоившись, показала мне пожелтевшую газетную вырезку, которую, как
  оказалось, она случайно нащупала за подкладкой Наташиной ветровки.
   - Почитай, что там написано, - попросила Нина Никаноровна, - а то там так
  мелко, что я не разберу.
   Я взяла в руки желтый клочок бумаги, повертела