еке по
  психиатрии, вешал табельный номерок на вонючей клеевой фабрике. А что еще я
  могу делать?
   Он не глядел на Эша, уставившись глазами в стол, а его повлажневшие губы
  быстро шевелились. Эш, почувствовав его волнение, перегнулся к нему через
  стол и заговорил с убежденностью, близкой к ликованию:
   - Но, Алек, вам нужны связи, разве не так? Я хорошо понимаю, как это
  бывает, сам оказывался в переплетах вроде вашего. Главное - понять, к кому
  обращаться. Не знаю, чем вы занимались в Берлине, да и знать этого не хочу,
  но ведь это была не та работа, где можно встретить влиятельных людей, верно?
  Если бы я не встретил Сэма пять лет назад в Познани, я по-прежнему сидел бы
  в дерьме по самые уши. Послушайте, Алек, поедем ко мне. Поживите у меня
  недельку-другую. Мы потолкуем с Сэмом и, может, еще с парочкой газетчиков из
  Берлина, если кто-то из них сейчас в Лондоне.
   - Но ведь я не журналист, - возразил Лимас. - Писать я не умею.
   Эш положил руку ему на плечо.
   - Не суетитесь. Давайте-ка делать все по порядку. Где ваше барахло?
   - Мое что?
   - Ваши вещи: одежда, пожитки и всякое такое.
   - У меня ничего нет. Я все продал, кроме того, что в свертке.
   - В каком свертке?
   - Коричневом бумажном пакете, который вы подобрали на скамье. Который я
  собирался выкинуть.
   Эш жил на Дольфин-сквер. Квартира была именно такая, какую и ожидал
  увидеть Лимас, - маленькая и безликая, с подобранными на скорую руку
  вещицами из Германии: