атная с
  холлом и двумя лоджиями. Над лоджией была намертво прибита вошедшая в моду
  спутниковая тарелка-индивидуалка. Вот только работала она не только на
  прием, но и на передачу.
   Мужчина замкнул за собой массивную, бронированную дверь, задвинул литой
  засов. Прошел в кухню, вынул из холодильника початую бутылку коньяку, налил
  в граненый стаканчик, выпил, поморщился, повторил. Дождался, пока
  умиротворенное тепло разольется по телу... Сел в кресло, закурил.
  Почувствовал, как ласковая волна коснулась мозга, сглаживая очертания
  комнаты и расслабляя натянутые, будто тетива лука, нервы... Вот так, хорошо.
  Все хорошо. И будет очень хорошо.
   Встал, пошел было в другую комнату, но задержался у зеркала. На него
  смотрел моложавый, крупный, хорошо одетый мужчина. Никакого шрама. Только
  если приглядеться, если очень приглядеться. Если знать. Он хотел уже отойти
  от зеркала, как вдруг вспомнилось из Андрея Белого: "Может быть, я и был
  красив... Слишком. На грани безобразия. И это я уже... чувствовал... урод
  уже проглядывал сквозь красавца, истерически ломаясь и хихикая".
   Черт! Забыть об этом! Забыть! Чертова девка! Мужчина представил ее снова,
  нагую, связанную, беззащитную... Нужно было... Нужно было еще там, в
  "Юбилейном", ее кончить и положить рядом с Диной! Тогда бы не было этого
  щемящего чувства, будто бы она располосовала ему лицо! Или такая, как она,
  жалкая, чувственная