тогда баба, жизнью битая. И мужиком своим битая не
  раз. Двадцать пять ей было, на пяток годков старше, а муж ее непутевый то в
  запое, то в загуле, то неизвестно где. Ну и зажил у нее Колян. И не просто
  зажил... Теперь он знает: счастье это было. Как домой с работы приходил,
  жена, хоть и нерасписанная, а наоборот, по паспорту - чужая, встречала таким
  взглядом распахнутым, что он ее глаза до сих пор живые видит. А муж ее,
  Сашка, запропал куда-то с полгода как; соседи говорили, на заработки
  подался, а Олька, да и сам он только ждали, когда объявится, чтобы заявление
  им, значит, подать. С Сашкой на развод, с ним, Колькой, на регистрацию.
   И еще - очень она ребеночка хотела. Дочку. С Сашкой не получалось ничего:
  у него от пьянок тех постоянных что-то с железками случилось или триппер
  когда нелеченый носил, а только не было от него детей, и все. А у них все
  так заладилось тогда...
   И Олька, как забеременела, вся аж засветилась. И берег он ее, и
  фрукты-овощи сетками приносил. И даже проигрыватель дорогой купил,
  импортный: вычитал в газете "Труд" на перекуре в каптерке, что беременным,
  им полезно музыку классическую всякую слушать, Баха там или Моцарта, - тогда
  детки рождаются умные, спокойные и пригожие. Берег он ее. Да не уберег.
   "Благоверный" возвернулся из какой-то тьмутарака-ни, а Олюня - на шестом
  месяце была, всем уже видать. И слова ей сказать не дал: в живот пнул,
  сначала