ть будешь? - спросил каменщик. - Не видал никогда, как стенку ложут?
   Купцов засмеялся, сказал, что как "ложут", не видал. Но над душой стоять все равно не будет.
   - Ложи, как для себя, - напутствовал он каменщика и удалился, декламируя: "Каменщик, каменщик в фартуке белом. Что ты там строишь? - Тюрьму".
   ...А чудес все-таки не бывает! Спустя пять минут после того, как Купцов ушел, хлынул ливень. Мудрый каменщик решил, что мокнуть под дождем совсем не обязательно, и спрятался в офисе. Когда спустя сорок минут он вернулся, тележки с кирпичом, раствором и рукавицами уже и след простыл. Купцов сказал:
   - Да-а... ложут, голубь ты мой, только болт. Все остальное кладут... Видно, не судьба.
   Петрухин ничего не сказал, но пришел в дикий восторг и долго смеялся, повизгивая и хлопая себя по ляжкам. Потом ушел с каменщиком пить пиво. Уходя, поинтересовался:
   - Сам будешь это преступление века расследовать или в милицию обратишься?
   - Не судьба, видно, - задумчиво сказал Купцов.
   Так и остался "приют одинокого киллера" незамурованным. Посередине буйно цвел куст шиповника.
   Впрочем, к нашему повествованию это никакого отношения не имеет.
   ...Была середине июля, тепло, зелено и дождливо. Курс доллара медленно падал. Ленэнерго грозило отключением неплательщиков, а транспортники обещали поднять стоимость проезда в общественном транспорте. Злая прокуратура терзала бедного Гуся, а гордый Гусь бился за свободу слова бескомпромиссно... Вот он какой! Не Гусь прямо, а Буревестник. Впрочем, для нашего повествования это все не очень важно. Это просто некий фон, на котором летом двухтысячного произошли события, легшие в основу нашей повести.
   Итак, поехали. В тот самый вечер, когда питерский бизнесмен Голубков вернулся с Лазурного берега, Петрухину позвонил бывший сослуживец и попросил о встрече.
  
  ***
  
   Костя Зеленков за пять лет, что Петрухин