заслуженного
  наказания я вдруг впал в такую апатию, такое безразличие к своей
  дальнейшей судьбе, что от охватившего меня бессилия захотелось просто
  тихо заплакать...
   Поэтому, когда Васька принес нас к "воронку" - старому, раздолбанному
  "Москвичу" с фургончиком, открыл заднюю дверцу и выгрузил нас из сачка в
  стоящую внутри фургона клетку, - я даже не рыпнулся, а эта рыжая прово-
  каторша, эта тварь продолжала орать, как умалишенная.
   - Гля, какой смирный!.. - удивился Васька и опустил вниз заслонку
  клетки. - А ты говорил...
   - Смирный - еще не покоренный, - ответил ему Пилипенко и сел за руль.
  - Этот еврейский котяра так себе на уме, что не знаешь, чего от него
  ждать. Жаль только, что у его жида вошь в кармане да блоха на аркане, а
  то б я с него за этого кота и сто баксов слупил бы. Садись, Васька, не
  мудохайся! А то кто-нибудь из хозяев этих шмакодявок объявится, и нам
  опять морду набьют...
   Васька заторопился, захлопнул дверь фургона, и во внезапно наступив-
  шей темноте, я отчетливо увидел, что впопыхах он забыл защелкнуть метал-
  лическую задвижку на опущенной заслонке кошачей клети. Так что при жела-
  нии и некотором усилии заслонку можно было бы приподнять лапой... Апатии
  у меня - как не бывало!
   Пилипенко завел мотор и мы поехали.
   Я огляделся. В нашем кошачьем отделении (в фургончике была еще одна
  клетка - для собак) сидели и понуро лежали штук пятнадцать малознакомых
  мне Котов и Кошек. Но, судя по тому,