цевом
  платьице, перепоясанную широким солдатским ремнем, с браунингом на
  правом боку и полевой сумкой на левом. А сейчас ненависть почему-то
  отодвинулась, потускнела, и она почти с любопытством рассматривала
  чекистку - ее круглое, совсем еще детское лицо с широко посаженными
  серыми глазами и упрямо закушенной нижней губой.
   - Подписывайте, - повторила Саша. Она тряхнула головой: - А не
  пожелаете - сойдет и так. Ну!
   Белявская повела плечом, вздохнула, взяла перо из ее
  перепачканных чернилами пальцев и расписалась в конце листа.
   - И здесь тоже, - девушка протянула второй лист. - Два
  экземпляра. Один останется у вас.
   - Боже мой, но зачем?
   - Установлен такой порядок. Вдруг пожелаете обжаловать
  конфискацию, наши действия... Мало ли что! Вы имеете право обратиться
  в любую инстанцию.
   - И мне все возвратят?
   - Не знаю. - Саша нахмурилась, привычно прикусила губу. - Скорее
  всего, нет. Нас не в чем упрекнуть. Мы действовали по справедливости.
  
  2
  
   Час спустя, когда на улице стемнело и перед окном гостиной
  зажегся прокопченный керосиновый фонарь, высокий мужчина в котелке и
  рединготе осторожно прокрался по черной лестнице и постучал в кухонную
  дверь квартиры Белявских.
   На стук не ответили. Мужчина постучал снова, потом еще раз.
   - Полина! - позвал он.
   За дверью было тихо.