то ударил по голове?
   -- Да.
   -- И что Киреев как упал, так и не поднялся?
   -- Да.
   -- И после всего вы... -- оборачивается Холин к Панюкову, -- вы
  намекаете, будто это против меня, что я не жаловался?! Ловко повернули!
  Человек верит в советское правосудие, что оно спо­собно разобраться, а вы --
  вон как! Теперь стану жаловаться, будьте покойны! Выгораживаете убийцу!
  Считаете, нашли нес­мышленыша? Я требую освобождения!
   Панюков выглядывает за дверь.
   -- Арестованный больше не нужен.
   -- Прощайте, Пал Палыч! -- драматически произносит Холин с порога.
   -- Ну-с, я видел вашего "претендента на убийство", вы -- моего. Как
  говорится, дистанция огромного размера. Холин -- сплош­ное самообожание,
  самомнение и самосохранение...
   -- Однако при нынешнем положении вещей... -- вздыхает Знаменский.
   -- Согласен, может вывернуться, -- мрачнеет и Панюков. -- Даже не
  уверен теперь, что добьюсь продления срока ареста. Ох уж этот Тобольцев!
  Фокусник...
   Панюкову вспоминается добрая и несчастная физиономия.
   А Знаменский размышляет о Вадиме Холине. Следователь обязан быть
  объективным. Но обязан и соображать, когда ему врут. Парень врет. Его
  угодливые интонации вдвойне противны потому, что фальшивы. В
  действительности я для него -- мили­цейский придурок, -- думает