огонами. Широким тяжелым шагом,
  обметая ноги полыми шинели, он устремился к взволнованным рядам
  добровольцев. Следом задним едва поспевал молодой ординарец с нежным и
  одновременно жестоким лицом.
   Деревянная коробка маузера болталась на боку ординарца и била его при
  каждом шаге. Борис почему-то не мог отвести взгляда от этой коробки.
   Генерал, стремительно вышагав на середину перрона, оказался против самого
  центра орловского отряда и яростным, обжигающим горло голосом заговорил:
   - Солдаты! Сейчас, когда на крымских перешейках решается судьба России,
  когда третий корпус бьется там с огромной силой красных, когда дорог каждый
  штык, каждая шашка, каждый патрон, - сейчас вы находите возможным поднимать
  мятеж, отрывая меня с фронта, где я необходим, отрывая с того же фронта
  силы... Внезапно генерал увидел в строю перед собой знакомое лицо. Выхватив
  узнанного человека взглядом, как железной рукой, он скомандовал:
   - Прапорщик Унгерн! Выйти из строя!
   Рыжий коренастый прапорщик, сильно хромая, но стараясь печатать шаг,
  вышел и остановился перед генералом.
   - Прапорщик! Вы были со мной в кубанском походе, были со мной в первом
  крымском десанте. Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащов прятался от пуль?
   - Никак нет! - чистым и радостным голосом выкрикнул Унгерн.
   - Вы когда-нибудь видели, чтобы Слащов бросал своих солдат? Видели, чтобы
  Слащов отделял себя от армии, занимался интригами и мародерством, когда его
  солдаты