в своей униформе - черной кожаной куртке. Черная же кожаная
  фуражка сползла ему на лицо. Он висел на блестящей стальной цепи - так
  обитатели "Пекина" обозначили свое отвращение к его символу веры, к
  металлу. Шипы на браслетах, нелепо забинтовавших его вылезшие из рукавов
  запястья, блестели при свете китайских ресторанных фонариков. Пригородные
  палачи притащили их откуда-то и повесили в окне по обе стороны казненного.
  Они даже умудрились их включить, и бледный цветной свет был страшен утром.
   - ...А у меня мужа убили еще в запрошлом годе, - продолжала женщина
  свой бесконечный рассказ. - Хороший был мужик, руки на месте, всем нашим с
  Красного Камня - это ж у нас район такой в городе - машины ремонтировал, а
  они ж его и убили... Прямо на сервисе и убили, монтировкой вдарили, деньги
  - сколько тех денег было, может, тысяча старыми еще, "горбатыми", - так
  они взяли и ушли. Соседи...
   Я промолчал. Сколько уже слышал я этих историй - и просто в очередях,
  и от очевидцев, а вот теперь и от пострадавшей... Мне не жаль было ее
  умельца мужа, для которого тысяча "горбатых" - как раз столько, сколько мы
  с женой тратили на весь недельный хлебный паек, - были не деньги. Не жаль
  было и ее, которая сейчас с сотней, а то и двумя этих тысяч приехала "по
  обувь" и, вспоминая мужа, тащится со мною ночью на площадь. Мне даже и
  того парня-металлиста, что висел, поблескивая шипастыми браслетами, было
  не жалко. Жалко мне почему-то было нелепой гостиницы со шпилем...