- Моральный урод!
   Образи-и-ина!
   - Не правда, он очень хорош собой, греблей занимается. - Я глажу Авоську по длинной худой спине.
   - А как же ты? - давится она плачем. - Он такой старый, такой... странный.
   Ты только представь своего жениха голым!.. Рядом - в постели!
   - Ну и что? Представляла много раз.
   - И как он дальше все делает, представляла?
   - Представляла. Почти каждый вечер в течение последних семи лет.
   - Это же надо, как он потревожил твое юное либи-би-до, - икает от слез Авоська, отстранившись и внимательно рассмотрев вблизи мое лицо. - Ты что, хочешь сказать, что все время была влюблена в него?
   - Ничего не знаю! - Теперь я прячу лицо в шею Авоськи. - Может, это помешательство со мной такое случилось от ужаса!
   - Ну что я говорил - рыдают! - Мы с Авоськой в ужасе повернулись на крик Ерика. Стоя в распахнутых дверях, он ослепил нас вспышкой. На фотографии мы получились с перепуганными заплаканными лицами - две девочки, вцепившиеся друг в друга с надеждой на спасение; одна - рыжая и в слезах, а другая - в неглиже.
   До сих пор я храню эту фотографию как напоминание о том, что страх наказуем.
  
  ***
  
   Семь лет назад проводница пятого вагона долго не могла понять, почему ребенка отправляют одного.
   - Для меня это будет гораздо безопасней, чем с мамой! - уверяла я.
   Проводница не хотела брать на себя ответственность - мне нет двенадцати.
   Тогда я стала ей рассказывать о бабушке, которую в жизни (сознательной) не видела, о пирожках ("хотите попробовать, только что испекла, тесто творожное"), но она согласилась только потому, что три часа езды до станции Мещерская это, действительно, как уверяла мама, все равно что на электричке. И вот я в поезде, и на все купе моя корзинка благоухает теплыми, укутанными в льняные салфетки пирожками, а впереди