еликого Октября ваши коллеги - достойные коммунисты и семьянины - засовывали некоторым комсомолкам из бухгалтерии бутылки в заднепроходные отверстия. И что же? Кто-нибудь назвал это сексуальным отклонением или воспользовался для шантажа отснятой тогда пленкой?
   - А что, была пленка? Кто снимал? - встрепенулся Коля Птах.
   Платон обессилел:
   - Вы скучны в своем профессиональном рвении шантажиста и совершенно бесполезны, как собеседник.
   - Это потому, что я сознательно не поддерживаю навязанную вами интригу, - огрызнулся Птах. - Давайте придерживаться общепринятых норм морали.
   - Морали, - ухмыльнулся Платон. - При чем здесь мораль? Мы по-разному воспринимаем прекрасное в эротике. То, что вы называете "сочными сиськами", я определяю для себя, как вымя. Для вас - "шикарная задница", для меня - круп. Когда вы говорите о предмете желаний, вы очерчиваете в воздухе силуэт фантийского кувшина - узкое горлышко переходит в расширенное вместилище жидкости. А я представляю удлиненный настенный светильник коринфян.
   - Чего? - нахмурился Птах. - Скажите проще. Что может привлекать в недоразвитом теле?
   - Смысл жизни, - просто ответил Платон. - Смысл жизни в ее священной хрупкости.
   - Странно слышать подобное от человека вашей комплекции.
   - Кто знает, - вздохнул Платон, - кто знает...
   - До определенного вашим братом совершеннолетия Федора Омолова осталось чуть больше месяца, - вдруг заметил Птах, рассматривая себя в зеркале. Платон уставился на его отражение и вдруг разглядел страх.
   - Вы сейчас задаете себе вопрос, кто мне позволил вторгаться в вашу жизнь, да? - подловил его взгляд Птах. - Рыться в интимном, заставлять выделывать совершенно невероятные вещи, так?
   - Это смерть позволила, - ответил Платон тихим голосом. - Я уже думал об этом. Только смерть брата могла позволить