ние и уйти в сторону Громов
  теоретически мог, но вот практически... Никто не решился осудить русского
  пилота. Кроме него самого.
  
  Нельзя сказать, чтобы Константин всђ время терзался, заламывал руки и
  проклинал себя по ночам. В конце концов, он был зрелый здоровый мужик с
  отличными нервами и выдержкой удава - других в пилотажную группу не брали.
  Но иногда боль потери и застарелый комплекс вины возвращались вдруг и жить
  становилось невыносимо, на душе - муторно и хотелось выть.
  
  А теперь к скорби по Арто прибавилась еще одна - по Жене Яровенко. И снова
  Громов был признан невиновным. И снова никто не решился его осудить. И
  снова он судил сам себя.
  
  Господи! Да ведь понятно же, что не будь той поездки в Мурманск, не будь
  встречи и последующей беседы с советником Маканиным, и не согласись он,
  Громов, на авантюру с перехватом норвежских транспортов, ничего этого не
  было бы, Женя был бы жив, ездил бы сейчас на тягаче по полосе, травил бы
  байки, мечтал бы о том, как поступит в летное училище и станет кадровым
  офицером. Но, к сожалению, прошлое не имеет сослагательного наклонения. И
  Женя, запаянный в цинковый гроб, отправился в Мурманск, в свой последний
  путь, который закончился на военном кладбище. Он был сирота и детдомовец,