овец, и
  писать о его смерти было некому (разве что в детдом, но кому там это
  интересно?), но от этого никому не стало легче.
  
  И еще одно беспокоило Громова. Ему почему-то казалось, что история с
  норвежскими транспортами на смерти Жени не закончилась. Она только
  начинается, а значит, еще будут потери, будут - этого не избежать, - и
  каждая новая жертва тяжким камнем ляжет на совести майора Громова, который
  когда-то сказал "да" вместо того, чтобы сказать "нет".
  
  Константин включил свет. На скромном интерьере командирской "бочки-диогене"
  лежал характерный отпечаток холостяцкого быта. Взять, например, утюг -
  Наташа никогда не оставила бы его не столе, между электрочайником и
  тостером. Да что говорить, разве стала бы она гладить форму мужа там же,
  где он ест?
  
  Громов вспомнил письмо от жены, полученное им три дня назад. Наташа
  скучает, Кирюша места себе не находит: подай ему папу, и всђ тут. Майор
  тоже скучал по жене и сыну, но привезти их снова сюда не казалось ему
  хорошей идеей. Хотя и мог уже себе это позволить. Жизнь в части
  нормализовалась, все долги были выплачены, офицеры получили и "северную"
  надбавку, и премиальные за "отражение атаки группы неизвестных лиц". Сам
  себе Громов объяснял свое нежелание выписывать сюда