акие преступления не должны прощаться... -- и с
  покрасневшими глазами выско­чил из комнаты.
   Азларханов просидел в комнате час, другой -- телефон молчал, новостей
  не было. Он держал в руках фотографию и вглядывался в добродушные лица
  стариков, которые беседовали с Ларисой всего шестнадцать часов назад, всего
  шестнадцать... И при этой мысли он как бы наперед почувствовал всю
  предстоящую горечь жизни, одиночество, пус­тоту, ибо знал, что до конца дней
  своих будет прибавлять к этим шестнадцати сначала часы, затем дни, месяцы,
  годы... Ему вдруг так захотелось уви­деть стариков, последних, с кем
  говорила его жена, увидеть без всякой цели, без намека на допрос, ибо ничего
  нового они ему сказать не могли -- все, что нужно, уже выспросил дотошный
  Джураев.
   Он выглянул в коридор -- у двери дежурил ми­лиционер -- так, наверное,
  распорядилось местное начальство, на всякий случай. Передал милиционеру
  фотографию, чтобы вернули ее тому, у кого взял Джураев, -- он не хотел
  отнимать подарок жены; по­просил собрать стариков в чайхане через полчаса.
   Машина вернулась минут через десять -- старики, оказывается, в чайхане
  с утра и готовы встретиться с ним. Но старики были явно чем-то напуганы, и
  разговора не получилось, хотя Амирхан Даутович понимал, что вряд ли их
  напугал Джураев -- не та школа, не тот стиль. Настораживало его и то, что
  старики прятали свой испуг. Одно прояснилось: был у Ларисы и второй
  фотоаппарат, и они точно описали его. Значит, версия с