лся, все еще не веря в свое освобождение, ждал: сейчас из
  какого-нибудь окна раздастся грозный окрик и наручники снова со­мкнутся на
  его трясущихся руках, как бывало преж­де, когда ему уже приходилось отвечать
  за чужие дела. И только дойдя до калитки и оглянувшись в последний раз, он
  неожиданно побежал, хотя жалкую дерготню больного человека вряд ли можно
  было назвать бегом. "В каждом человеке, даже таком, где до распада личности
  остался какой-то шажок, живуч инстинкт самосохранения", -- почему-то подумал
  вдруг Амирхан Даутович.
  
  
   2
  
   Наступил вечер, милиция опустела, исчез даже старшина, стоявший весь
  день у двери временного кабинета Азларханова, тишина легла в длинном и
  мрачном коридоре бывшего барака. Только у вход­ной двери, в комнате
  дежурного, то и дело раздавались телефонные звонки, но телефон перед
  Амирханом Даутовичем молчал. Дежурный по райотделу время от времени заносил
  в кабинет прокурора ма­ленький чайник чая, но заговорить с ним не ре­шался,
  не спрашивал его ни о чем и прокурор. Обхватив голову руками, он сидел,
  упершись лок­тями в залитый чернилами грязный стол, и, каза­лось, дремал, но
  это было не так: он вздрагивал от каждого телефонного звонка в конце
  коридора, от каждой проехавшей мимо милиции машины. Он ждал вестей от
  Джураева, но от того не было со­общений с самого утра.
   Скоро опустились легкие дымные сумерки, и во дворе милиции появился
  садовник со шлангом. Бы­стро и ловко он обдал мощной струей воды сво­бодную
  от