Алексеевич призадумался, сказал неожиданно:
   - Вот я клешню нижнюю еще во Вьетнаме потерял, бог весть в каком году! И, думаешь, жалко? Попервоначалу оно конечно. А теперь... Но и знаю я, что не за товарища Хо Ши Мина на реке Бенхай я тогда загибался и не за товарища Брежнева подавно! Просто раньше бойцы наши по миру были рассыпаны, и бились неведомо где, и погибали безымянно, а потому в Союзе тишь была да гладь, и война к нашим пределам даже приближаться не смела! - Иван Алексеевич вздохнул, доцедил пиво до донышка. - Это я, Олежек, не жалуюсь. Просто злость порой берет: сколько ж можно на людях верхом ездить, а? А потом поразмыслю себе, на божий свет полюбуюсь, так на душе и мило, радостно. Живы. И бог даст - еще поживем. И - победим.
   - Кого?
   - Да самих себя, кого еще побеждать? Свою лень, тоску, разочарование жизненное, одиночество, неустройство. Возьми вот людей: летом жалуются на жару, зимой - на стужу, осенью - на холод, весной - на слякоть... Дождутся они своего счастья? Чтой-то сомнительно! А посмотри, как наши утренние компаньоны спиртное потребляют? Словно повинность отбывают жестокую!
   - Болеют, - кинул Олег.
   - Именно! А почему так? Просто когда-то, изначально, не вкуса, не радости в спиртном искали, а забытья от жизни! Вот и забылись так, что и просыпаться больше ни к чему! Смысла жизненного не разумеют!
   - А вы знаете?
   - А то! И не нужно иронизировать, молодой человек! Ты водочку уважаешь?
   - Не особенно.
   - И я не особенно. А вот представь: сливаешь прозрачную, тройной очистки, "Столичную" в графинчик, да - в погребок его, а то - в морозильник, да не до льда охлаждаешь, до холода! И вот графинчик тот уже на столе, на крахмальной скатерке, и слезою пошел, а к нему - грибки белые в маринаде, лучок, бутерброды: селедочка на бородинском хлебце,