ни сидели за Торой, но не молились, а что-то
  обсуждали, весело жестикулируя руками. Десять лет назад, когда я приехал в
  Америку и ходил по Нью- Йорку в надежде встретить миллионера и соблазнить
  его своим гениальным, как у каждого эмигранта, кинопроектом, этот ребе Зальц
  дал мне первую работу. Не знаю, как в других странах, но в США человека,
  который дал вам первую работу, помнят всю жизнь -- почти как первую женщину.
  Тогда, летом 1989 года, кто-то сказал мне, что еврейской организации
  "Призыв" нужен русский редактор, и так я попал на угол 25-й стрит и Пятой
  авеню, в офис Зальца.
   Зальц -- высокий и похожий на грача 40-летний раввин с узкой д'
  артаньяновской бородкой, в отличном темно-синем костюме, с большим
  простуженным носом и с перхотью на плечах -- глянул на меня неожиданно
  веселым и открытым взглядом. Перед ним стоял худой и голодный русский еврей,
  потный от августовской жары и с лицом, на котором даже бритвой "Shick"
  невозможно было сбрить отчаяние первых месяцев эмиграции. Он сказал:
   Я знаю несколько русских слов -- "еп твой мать", "жидовска морда" and
  "п...".
   От изумления у меня отвисла челюсть: наконец хоть один американец
  сразу, с первых слов, заговорил со мной, как с равным. И не рассказывает мне
  о том, как в двадцатых годах его родители-эмигранты работали в Америке за
  полдоллара в день, и потому мне нужно начинать с того же.
   Уже через минуту я узнал, что ругаться по- русски ребе Зальца