этот момент оба бывших супруга простерли ко мне руки с воплями:
   - Елизавета... - один басом, другой дискантом, и я рявкнула:
   - Да хоть к черту.
   Сборы были недолги. Я легка на подъем, а в тот день на меня напала особая
  легкость, чему немало способствовали два обстоятельства: вопли Михаила
  Степановича за стеной, походившие на рев раненого медведя, причем медведя
  музыкального (он то и дело сбивался на мотив популярной ямщицкой песни), и
  ночное бдение Иннокентия Павловича в кустах возле дома. Он занял там позицию
  ближе к одиннадцати вечера, курил, смотрел томно на мои окна и время от
  времени устраивал под ними пробежки, восклицая: "Ах, Лиза, Лиза", чем очень
  волновал меня и нервировал соседей. К утру я была готова отправиться куда
  угодно. Южный берег Крыма, безусловно, предпочтительней, но я уже обещала
  Мышильде, что возьму ее с собой, а везти ее к морю не хотела из вредности.
  Хочется ей искать сокровища, пусть ищет.
   В девять утра Иннокентий Павлович, вдоволь набегавшись, возник на пороге
  моей квартиры. Михаил Степанович оглашал громким храпом жилище, но звонок в
  дверь его потревожил, и он предстал перед нами в оранжевой пижаме и разных
  тапочках.
   - Иннокентий Павлович, - сказал он с достоинством. - Не мешало бы вам
  подумать о людях. Мы отдыхаем. Вчера вы и так слишком долго отвлекали
  Елизавету от домашних дел, а сегодня в такую рань мы вновь вынуждены вас
  видеть.
   - Да пошел