больше и не возвратился в лоно семьи. Для лона семьи, впрочем, это была
  большая удача. Дядю я помнила смутно, но, надо полагать, Мышильда пошла в
  него, ибо не было в ней ничего от моей красавицы тетки.
   - Поедем? - спросила сестрица, устраиваясь напротив меня; ко всему
  прочему, она дурно воспитана и вечно забывает здороваться.
   - Здравствуй, - вздохнула я.
   - Ну, здравствуй, - нахмурилась она, при этом ее нос стал до того
  остреньким, что мог бы с легкостью проткнуть крышку моего стола. Конечно, и
  из Мышильды моими стараниями вполне можно было бы состряпать нечто путное,
  но она неизменно отказывалась от моих услуг, предложенных от души и
  безвозмездно, исключительно с целью придать семье достойный вид, чем,
  естественно, раздражала меня еще больше.
   Мышильда повертела головкой, постреляла глазками и спросила:
   - Настроение плохое, да?
   - Да, - кивнула я.
   - А отчего?
   - Иннокентий Павлович звонил. Хочет прыгнуть с балкона.
   - Опять с вашего? Ну, это смешно, в конце концов.
   - У него есть ключ от чердака.
   - О Господи... И что?
   - Дам ему еще шанс.
   - Толку от этого не будет.
   - Зато я чувствую себя такой благородной.
   - Как это вообще можно: дать кому-то шанс стать мужчиной? Что это вообще
  значит?
   - Это значит, не рыдать на моей груди трижды в день, по поводу, а также
  без повода.
   - Может, ему в самом деле лучше на чердак слазить?
   - Как ты можешь?