ова из-под земли достанет, а Сашке я зла не желала.
  Не желала, хоть и оказался он редким подлецом, как я редкой дурой.
   - Прости меня, папа, - попросила я.
   - Ты меня прости, Машка. Моя вина. Юлька шмыгала носом, отец гладил мне
  руку, а я думала о Сашке. В конце концов я поведала отцу историю о своем
  заточении на чьей-то даче, место не помню, из людей никого не видела, почти
  все время спала, а очнулась в очередной раз в Сашкиной машине.
   Мы немного покатались по пригороду, так, без всякого толку, и решили, что
  дачу эту вряд ли отыщем. Врать отцу было невыносимо стыдно. Я начинала
  плакать, а папа гладил меня по спине и повторял:
   - Забудь все, котенок, все позади. Забудь.
   Через неделю вдруг появился Димка. Все это время он жил у матери; потому
  что разругались мы в первый вечер после моего "освобождения". Сначала он
  меня обнял, а потом заговорил:
   - Знаешь, почему это случилось? Потому что твой отец бандит и тебя в эту
  грязь втягивает. Как ты еще жива осталась...
   Слушала я его минут десять, а потом послала к чертовой матери. Он ушел к
  своей. Видно, здорово обиделся, потому что неделю не показывался и не
  звонил. Я в нашей двухкомнатной тоже не появлялась, жила в Южном. Может
  быть, все-таки надеялась, что Сашка вернется?
   Димка пришел, устроился на диване и хмуро спросил:
   - Что будем делать?
   - Разводиться, - вздохнула я.
   - Ты чего дома не живешь?
   - Не