углядит, да и бог с ними, с соседями.
   Уговаривать меня не пришлось, через пять минут я уже была в бане. Топили
  ее утром, и особого жара сейчас не было, я сидела на лавке и плакала от
  счастья, а может, не от счастья вовсе, а от страшной тоски. В голове бродили
  странные мысли, и одна из них меня поразила, потому что подумала я тогда вот
  что: я живая. Вот так и подумала. Не то чтобы очень обрадовалась, просто
  поняла, осознала.
   А потом вернулась в дом. Петр Васильевич сидел за столом в кухне и
  допивал поллитровку. Посмотрел на меня внимательно и головой покачал:
   - Надо же...
   - Что? - не поняла я.
   - Не разглядел тебя как следует в машине... да и здесь в доме... Сколько
  годов-то тебе?
   Я вспомнила про ворованный паспорт.
   - Двадцать семь.
   - А муж-то давно?..
   - Давно. Вы мне скажите, где можно лечь?
   - Да вон хоть на диване. Я в спальне сплю, храплю сильно, но из большой
  комнаты ты не услышишь.
   - Храпите на здоровье, - усмехнулась я.
   - Может, выпьешь? - предложил он.
   - Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно...
   - Ужинай, не стесняйся, - кивнул Петр Васильевич и, вылив остатки водки
  из бутылки в стакан, достал из холодильника еще одну поллитровку.
   - Вам же завтра ехать, - кивнула я. - Или на дорогах здесь попроще?
   - Вечером поеду, - махнул он рукой. - Выхожусь... Он выпил, посидел
  молча, глядя в пустой стакан, и тяжко вздохнул:
   - Беда у меня... Помрет моя Наталья.