шалые бандиты.
  Сюда приходили посмотреть живьем известные всему миру лица, приобщиться к
  чему-то высокому, тревожному и почти недоступному.
   Лауреаты блистали знаками отличия, любовницы литературного начальства
  хвастались заморскими обновками, ошалевшие от счастья авторы первых книг,
  посвященных рабочим и крестьянам, березкам и тополям, журавлям и соловьям.
   Крайнему Северу и знойному югу, лесорубам и рыбакам, альпинистам и
  космонавтам, раздаривали, раздаривали эти книги со смазанными улыбками, с
  глазами, влажными от величия момента, о котором так долго и мучительно
  мечталось.
   А в Пестром зале, где стены были исписаны пьяными автографами великих
  людей, приближенных к руководству Дома, сидели уже авторы двух, а то и трех
  книг и яростно выясняли, кто умеет писать, кто писать никогда не научится,
  стучали кулаками, опрокидывали стаканы с водкой и вином, орали, приветствуя
  очередного бородатого гения, приятеля, собутыльника, и старели, старели,
  старели в этом зале, постепенно превращаясь в слезливых небритых стариков с
  красными глазами, пеньками вместо зубов, выпрашивающих друг у друга рублевки
  на стопку водки...
   И это было интересно, это волновало, тревожило, и за этим стремились
  сюда, подделывая приглашения, обманывая бдительных старух у входа, проникая
  с соседних улиц через чердаки и подвальные буфеты, подземные пустоты и
  тайные лестничные переходы, о которых мало кто знал.