ятого все уже будут на ногах. Он
  догадывался, что его это коснется тоже, но вставать не торопился. Пусть
  его разбудят. Тогда он узнает...
   - Эй! Хватит дрыхнуть! - огласил палату смолянистый бас.
   Хорошо, но недостаточно.
   - Слышь, нет? Сегодня Гитлер Югенд дежурит, - предупредил тот же голос.
  Еще. Скажи еще что-нибудь.
   - Петруха!! Помер никак?
   "Петруха". Петр, значит. Ну что ж, Петя, с добрым утром.
   Он отчаянно, во весь рот, зевнул и усердно потер глаза. Сел, свесил ноги,
  шаркнул пятками по приятному линолеуму и выгреб из-под кровати тапочки.
   Он знал, что когда-нибудь его расколют, однако ничего лучшего пока не
  придумал. Если б им позволили иметь карандаши, он мог бы написать свое имя
  на тумбочке, и тогда по утрам ему не пришлось бы прибегать к этой уловке.
  Однажды басовитому соседу надоест его будить, или их разведут по разным
  палатам, или что-то еще - долго на одной и той же хитрости не протянешь,
  но другой у него в запасе не было. Каждый день он начинал с выяснения
  имени. Имя - это уже немало. Это гораздо больше, чем лицо. Это почти
  личность.
   Стало быть, Петр. "Хорошо бы запомнить", - безнадежно подумал он,
  накидывая ветхий халат.
   Голосистый стоял у окна и разрисовывал пыльное стекло какими-то
  каракулями. Он имел соответствующую басу густую черную бороду и неимоверно
  отросшие патлы, в которых пряталось почти все лицо. Петр лишь скользнул по
  нему взглядом, заранее зная,