ит поднос на
  край кровати.
   - Он все еще влюблен в тебя, Фуонг?
   Любить аннамитку - это все равно, что любить птицу: они чирикают и поют
  у вас на подушке. Было время, когда мне казалось, что ни одна птица на
  свете не поет так, как Фуонг. Я протянул руку и дотронулся до ее запястья,
  - и кости у них такие же хрупкие, как у птицы.
   - Он все еще влюблен?
   Она засмеялась, и я услышал, как чиркнула спичка.
   - Влюблен? - Наверно, это было одно из тех выражений, которых она не
  понимала.
   - Приготовить тебе трубку? - спросила она.
   Когда я открыл глаза, лампа была зажжена. Сдвинув брови, она склонилась
  над огнем, вертя в пальцах иглу, чтобы подогреть шарик опиума; свет лампы
  превращал ее кожу в темный янтарь.
   - Пайл все еще не курит? - спросил я ее.
   - Нет.
   - Ты его заставь, а то он к тебе не вернется.
   У них была примета, что любовник, который курит, непременно вернется,
  даже из Франции. Курение опиума истощало мужскую силу, но они предпочитали
  верного любовника страстному. Фуонг разминала шарик горячей мастики на
  выпуклом краю чашечки, и я почувствовал запах опиума. Нет на свете другого
  такого запаха. На будильнике возле кровати стрелки показывали двадцать
  минут первого, но тревога моя уже улеглась. Образ Пайла уходил все дальше.
  Лампа освещала лицо Фуонг, когда она готовила мне длинную трубку,
  склонившись над ней заботливо, как над ребенком.
   Я люблю свою трубку - более