и: научилась за семь лет отсидки), к нему пролезла
  няня - баба Дуня. С ней предпочитали не связываться даже те, кто и в "зоне"
  мало кого боялся.
   - Б...и ср...е, чуть детку не задавили! - вскричала она, прижимая к
  могучей груди перепуганного Ефима. Он облегченно уткнулся в родное тепло,
  куда частенько выплакивал свои мелкие обиды (надо признаться, мальчиком он
  был рефлексивным). Баба Дуня, ощутив рядом ребенка, мгновенно сменила
  лексику:
   - Что, зайчик, напугали тебя? Зайчик мой черненький.
   Но унять теперь уже своего любопытства не смогла и подалась к месту
  происшествия. Вот там и увидел Ефим Олежку. Хоть и ребенком был, но сразу
  понял: это насовсем. Слишком странной виделась торчащая из спины железина.
  Взрослый Ефим подумал бы "несовместимо с жизнью". Маленький таких слов не
  знал. Но от этого вовсе не было легче.
   Рядом суетился Ефимин папа, командуя своим рабочим (Олежка тоже работал в
  его цехе, или, как все говорили - цеху), как ловчее положить Олежку в папину
  машину - "Москвич-407" (в городе их было три). Но Ефим уже все понял. Олега
  больше не будет никогда.
   Баба Дуня весь вечер успокаивала мальца и, исчерпав запас песен и
  приговорок, полезла за бутылочкой красного.
   - Господь простит, а Ольга не узнает, - пробормотала она. Ольга, Ефимина
  мама, как, впрочем, и папа, в это время пребывала на заводе.
  Береславский-старший командовал цехом, а она работала врачом