аши, - отрезал ветеран.
   Ефим решил половой вопрос просто и жестко. Он пудрил мозги бедным детям
  до двух часов ночи, после чего поднимал их встречать рассвет. Первые
  несколько ночей все шло "на ура": гитара, костер, печеная картошка, страшные
  истории. Днем Береславский сдавал их физкультурнику и педагогам, а сам
  бессовестно дрых в комнате Француза. Дети же и после обеда не спали:
  считалось "западло".
   И очень скоро трудновоспитуемый народ стал сдавать. Честно говоря, даже
  железное здоровье Ефима слегка покачивалось. Что уж тут говорить про слабые
  подростковые организмы!
   Но Ефиму-то было легче. Француз весьма одобрил его антисексуальную
  политику, и в последующем они чередовались на ночных вылазках.
   Короче, где-то на исходе первой половины смены, дети, с трудом дослушав
  очередную повесть (но не прервав ее!), сказали, что гулять сегодня уже
  как-то неохота...
   Авторитет Береславского рос стремительно. Что было справедливо: он не
  жалел сирых. Он им сочувствовал и пытался восполнить дефицит того, чего они
  все были лишены: внимания. И они ценили это. Кстати, Ефим вынес из лагерной
  жизни еще одно наблюдение. Подростки, которых общество почти "списало", были
  в среднем более смелыми (что не удивительно) и более законопослушными (что
  очень удивило вожатого), чем домашние дети. Конечно, если называть законом
  ту дикую смесь "понятий" и суеверий, которые они свято чтили.
   Но в природе