авидую. И смелый. Моя смелость
  дешевле. У меня оружие, охрана. Да я и без оружия кирпичи колю. Ты же
  толстый, очкастый и неуклюжий. Значит, твоя смелость дороже.
   - Макс, ты за что предлагаешь пить? За мою смелость, за твою охрану? Я
  уже запутался что-то.
   - Ты говнюк, Ефим. Ты даже дослушать не можешь старшего. Я предлагаю
  выпить за то, чтобы мои дети жили иначе.
   - Принимаю, - согласился Ефим и выпил вино.
   ГЛАВА 11
   Страшный шел на меня со своей скотской улыбкой и здоровущим ножом. Я
  стрелял из "беретты", видел, как пули пробивали его рубашку, толкая назад. А
  ему хоть бы хны!
   Я проснулся в тот момент, когда ужас достиг апогея.
   Вот уж действительно, старик Эйнштейн прав! Проснулся в тюрьме. В вонючей
  камере. На жесткой шконке. А по лицу - я чувствовал это - растеклась
  идиотская счастливая улыбка. Слава богу, сокамерники не видели. А то бы
  подумали - спятил, сиделец.
   Но старик Эйнштейн был прав по-крупному. Справив свои утренние дела на
  камерных удобствах и ощутив не головным, а, наверное, костным мозгом толщину
  стен, я потерял большую часть первоначального оптимизма.
   Ну да ладно. Бог не выдаст, курица не съест.
   Соседи мои оказались людьми спокойными. Никто и не думал отнимать у меня
  пайку или делать из меня женщину. Владимир Павлович, средней руки чиновник.
  Наверное, взяточник. На воле такие вызывают у меня отвращение. Здесь же он
  показался мне вполне милым человеком.