смирненько будет лежать, - сказал голос. - Давай, что ли,
  прилаживать?
   - Прилаживать... Эх, ты, филолог недоделанный. Давай уж.
   Его снова подняли и водрузили на холодный рельс, подправили, чтобы не
  скатился с него, нашли центр тяжести, еще чуть пододвинули и убрали руки. Он
  лежал на рельсе, словно придавленный к ней стопудовым грузом. Убийцы
  повернули голову Клина набок, и теперь его левое ухо покоилось на
  отполированной миллионами колес стали.
   Рот Клина был заклеен скотчем, но ему казалось, что он кричит во все
  горло, просит отпустить, а он отдаст сто тысяч, отдаст груз, который сейчас
  направляется в Финляндию, потом в Швецию, отдаст им все, что придет оттуда,
  - этого на всю жизнь хватит им всем. Только пусть снимут его с этого рельса!
  Пожалуйста!.. Христа ради!..
   Вдруг мысли его оборвались - и он сразу стал ко всему равнодушным. Все.
  Конец. Рельс под ухом начал тихонько вибрировать. Время остановилось. Клин,
  кажется, прожил несколько жизней, пока вибрация не перешла в тихое гудение.
  Оно набирало силу, делалось громче, теперь он уже слышал перестук колес.
   С усилием, от которого на глаза потекли струи пота, Клин повел зрачками
  вверх и увидел наконец, как далеко впереди из-за поворота показался
  маленький огонек. Он приближался, стук колес становился все громче, и вот
  огонек превратился в огромный огненный глаз, несущийся прямо на него, а
  грохот в ушах стал совершенно