елым светом, летними
  ночами почему-то казавшимся намного ярче, чем зимой. Начиная с октября
  Петербург превращался в холодное грязное месиво, всасывающее в себя и свет,
  и хорошее настроение, и силы. И фонари, так же как и люди зимой, становятся,
  наверное, апатичными, светят вполсилы, через "не могу". Свет отражался от
  неотличимых друг от друга стен девятиэтажных домов, освещал газоны,
  выхватывая из темноты каждый листик на высоких деревьях, растущих у Насти
  под окном. В искусственном освещении листья казались серыми, тоже не
  настоящими, аккуратно наклеенными на темные ветви. На улице - ни души. Еще
  бы, три часа ночи.
   А Дик - куда он подевался? Николай Егорович, сосед по лестничной клетке,
  в это время гуляет со своим догом. Дик бегает без намордника, милейший пес,
  золотой просто. Николай Егорович, выгуливая Дика, обычно берет с собой
  газету, свернутую в трубочку. Пожалуй, это единственное, чего Дик боится.
  Николай Егорович рассказал как-то, что, когда Дик был еще совсем крохотным
  щенком, вот таким - он отмерил ладонью расстояние от земли, остановив руку
  примерно на уровне Настиного живота, Николай Егорович, рассердившись, ударил
  его по носу свернутой газетой "Правда". С тех пор Дик до смерти боялся
  газеты "Правда". Это словосочетание, произнесенное хозяином, действовало на
  него мгновенно - огромный дог приседал на все четыре лапы, начинал тихо
  поскуливать и большими молящими