перевернули на спину, увидели искаженное лицо Адзато,
  пробитую гортань и вызвали полицию.
   Куяма, сделав легкий поклон, вошел в кабинет Шефа. Он вновь
  почувствовал себя смешным. "Черт знает что! -- подумал он с досадой. -- Я
  похож на японского клерка, каким его изображают в американских
  кинокомедиях". Тем не менее он растянул губы в улыбке и, почтительно склонив
  голову, приблизился к столу начальника. Он чувствовал, что переигрывает. Ну
  и наплевать. Куяма сел на стул, указанный ему Шефом, и замер с внимательным
  напряженным лицом. Интересно, сколько лет потребовалось, чтобы привить
  японским чиновникам раболепную позу человека, каждый миг готового вскочить
  на ноги? Как долго пришлось приучать к европейским стульям эту публику,
  привыкшую подобострастно жаться на корточках на полу? Куяма всем своим видом
  выражал настороженное внимание и смиренную почтительность, а чтобы легче
  было носить эту маску, в душе тешил себя дерзкими мыслями. Что, если взять
  да сказать Шефу, что ему, Куяме, наплевать на японские традиции, на чайную
  церемонию, на аранжировку цветов, что он предпочитает спать в кровати, а не
  на циновке на полу, что добрый бифштекс ему куда больше по вкусу, чем сырая
  рыба, кау-чукообразный бамбук, студенистое тесто и вообще вся прославленная
  японская кухня?.. Ну а что, если молодой сыщик отдела расследования убийств,
  удобно откинув-'шись на спинку стула и задрав ноги на край стола, заговорит
  с Шефом, как с уважаемым старшим коллегой, но не более того?