вмы. Однокурсники даже прозвали меня стоиком. Позвоночник время от
  времени давал о себе знать, но не сильно, и я, окончив училище, начал жизнь
  офицера со всеми ее прелестями, именуемыми "тяготами и лишениями военной
  службы". Теперь же впереди замаячила новая жизнь, причем тяготы и лишения
  просматривались серьезные.
  
  Моими попутчиками оказались такие же, как я, офицеры. Точнее, не такие, а
  еще действующие, получившие новые назначения в разные концы Союза.
  Завязавшаяся в купе беседа, естественно, была на старую русскую тему
  "пропала Россия". Я рассеянно слушал жаркий спор моих попутчиков, время от
  времени лениво высказывая свое мнение и кидая скептические реплики.
  
  Один из них, наиболее ожесточенный, сказал мне, когда мы вышли покурить в
  тамбур: "Я сейчас увольняюсь. Не как ты, я рапорт подал полгода назад. Ты в
  Москве осядешь?" И, получив утвердительный ответ, предложил: "Я тоже
  москвич. Давай сейчас осмотримся, а потом созвонимся где-нибудь через пару
  месяцев. Эти шмаркачи (он пренебрежительно кивнул в сторону нашего купе)
  дальше своего носа ничего не видят. А ты мне сразу приглянулся". Мы
  обменялись телефонами и отправились спать.
  
  На следующее утро я вошел в доставшуюся мне в наследство от отца крошечную
  холостяцкую квартиру, в которую он ухитрился прописать меня, еще когда я
  был