вершенствовал
  привод холодильной машины, что позволило остудить жилье сначала до
  сорока градусов по Фаренгейту, а затем добиться еще большего успеха и
  выстудить комнату до двадцати девяти; естественно, ни ванную, ни
  лабораторию до такого уровня мы не замораживали, чтобы не превратилась
  в лед вода и не прекратилось нормальное течение химических реакций. В
  результате сосед доктора Муньоса стал жаловаться что от смежной двери
  тянет ледяным сквозняком, так что нам пришлось занавесить эту дверь
  тяжелой портьерой.
   Я стал замечать, что моего нового друга терзает острый,
  неотступный, все усиливающийся страх. Доктор все время говорил о
  смерти, но стоило мне лишь упомянуть о похоронах и прочих неизбежных
  формальностях, как Муньос разражался глухим мрачным хохотом. Да, мой
  сосед сверху медленно, но верно превращался в безумца, и даже
  находиться в его обществе становилось слегка жутковато. Но я был
  обязан ему исцелением и не мог покинуть его на сомнительную милость
  чужих людей, а потому, облачась в специально для этого приобретенное
  длинное зимнее пальто, я вытирал пыль в кабинете доктора, прибирался
  там и старался всячески помогать ему. Я стал даже покупать необходимые
  ему реактивы, с искренним изумлением читая наклейки некоторых банок,
  полученных от аптекарей и на химических складах.
   Мне стало казаться, что вокруг жилища доктора все плотнее
  сгущается атмосфера необъяснимой тревоги. Я уже говорил, что весь дом
  сеньоры Эрреро пропитался запахом плесени, но