обычай сочинять длинные послания, которые он
  тщательно запечатывал в конверты и вручал мне, сопровождая
  подробнейшими указаниями, смысл коих сводился к тому, что я обязан был
  после кончины автора переслать все эти письма поименованным лицам, в
  большинстве своем проживающим на островах Ост-Индии; впрочем, среди
  указанных адресатов я обнаружил имя некогда знаменитого
  врача-француза, уже давно числившегося умершим и о котором в свое
  время ходили самые немыслимые слухи. Помнится, я подумал, что француз,
  которого считали и считают покойным, быть может, таковым вовсе и не
  является?.. Все эти конверты я впоследствии сжег не вскрывая.
   К сентябрю ни слушать, ни глядеть на доктора Муньоса без
  внутреннего содрогания я уже не мог: цвет его лица и тембр голоса
  внушали откровенный страх, и я с огромнейшим трудом выносил его
  общество. Однажды у доктора испортилась настольная лампа, и пришедший
  электромонтер, столкнувшись лицом к лицу с хозяином квартиры, рухнул
  на пол в эпилептическом припадке. Даже пройдя сквозь кошмар большой
  войны, человек этот никогда не испытывал такого беспредельного ужаса.
  Доктору удалось прекратить судороги, причем он старательно избегал
  попадаться бедняге на глаза.
   И вот в середине сентября, как гром среди ясного неба, на нас
  обрушился ужас всех ужасов. Как-то вечером, часов около одиннадцати,
  вышел из строя компрессор холодильной машины, и уже три часа спустя
  испарение аммиака окончательно прекратилось. Доктор затопал