терпением. Но теперь он понял, почему
  Рауль казался столь взволнованным и почему ему доставляло такое удовольствие
  сводить все разговоры к тому, что происходит в Опере.
   Они вступили на сцену.
   Толпа мужчин в вечерних костюмах спешила к комнате танцовщиц или в
  артистические уборные. Крики рабочих сцены смешивались с раздраженными
  замечаниями администраторов. Уходящие статисты из последней живой картины,
  толкающиеся артистки кордебалета, рама задника, которую куда-то несут,
  задник, опускаемый с чердака, настоящее, а не декоративное окно, которое
  крепят энергичными ударами молотка, постоянные крики предостережений,
  заставляющие вас оглядываться, чтобы кто-то не сбил с вашей головы шляпу или
  не свалил с ног, - такова обычная суматоха антракта, которая никогда не
  перестает поражать новичка, подобного молодому человеку с белокурыми усами,
  голубыми глазами и стройной фигурой, пересекавшему так быстро, насколько
  позволяли суета и скопление людей, сцену. Сцену, на которой Кристина Доэ
  только что праздновала триумф и под которой только что умер Жозеф Бюке.
   Неразбериха никогда не была более полной, чем в этот вечер, но и Рауль
  никогда не был менее робким. Он решительно пробирался вперед, не обращая
  внимания ни на что. Он был озабочен только своим желанием увидеть молодую
  женщину, чей волшебный голос овладел его сердцем. Да, он чувствовал, что его
  бедное, неопытное сердце не принадлежит ему больше. Рауль пытался защитить
  его