а судил его порою слишком категорично.
   Печальный, полный неясных предчувствий, возвращался я с Лионского
  вокзала, припоминая бесчисленные фантазии, причуды, а иногда и несколько
  странные выходки Рультабийля за последние два года, однако ни одна из них не
  предвещала и тем более не объясняла происшедшее. Где Рультабийль? Я
  отправился к нему домой, на бульвар Сен-Мишель, решив, что если его не
  застану, то хоть оставлю письмо г-жи Дарзак. Каково же было мое удивление,
  когда, войдя в дом, я наткнулся на своего слугу с моим чемоданом в руках! На
  мой вопрос он ответил, что ничего не знает: его попросил об этом г-н
  Рультабийль.
   Оказывается, пока я искал репортера где угодно, но только не у себя дома,
  он пришел ко мне на улицу Риволи, попросил слугу провести его в спальню и
  принести чемодан, после чего аккуратно уложил в него белье, которое должен
  взять с собой приличный человек, уезжая на несколько дней. Затем он приказал
  моему простофиле отнести через час этот чемодан к нему, на бульвар
  Сен-Мишель. Я буквально ворвался в спальню к другу: он старательно складывал
  в саквояж туалетные принадлежности, белье и ночную рубашку. Пока он не
  покончил с этим делом, вытянуть из него я ничего не смог, поскольку к
  мелочам быта он относился прямо-таки с маниакальной тщательностью и,
  несмотря на свои скромные средства, старался жить как можно приличнее,
  приходя в ужас от малейшего беспорядка. Наконец он соблаговолил сообщить мне
  следующее: поскольку