о опасное, ожидающее одной-единственной ошибки, чтобы сокрушить его.
   Он не мог поверить. Он не верил. И все же вынужден был поверить.
   Но устоит ли он? Вот вопрос.
   Одиннадцать пятьдесят семь. Без трех минут полночь. Норман принялся складывать принадлежности своего колдовства на лоскут фланели. Игла прильнула к магнетиту. Ну и ну! Они ведь находились в футе друг от Друга! Норман посыпал предметы кладбищенской землей: песчинки шевелились под его пальцами, словно личинки насекомого. Чего-то не хватает. Он порылся в памяти, но та подвела. Он хотел перечитать текст, но порыв неизвестно откуда взявшегося ветерка разбросал кусочки бумаги по столу. Неведомые силы возликовали, Норман уставал тягаться с ними. Схватив наудачу одну бумажку, он различил слова "платины или иридия". Норман раскрутил Ручку, отломил перо и добавил его в груду предметов на фланели.
   Он встал напротив метки на столешнице, означавшей восток; руки его тряслись, как у пьяницы, зубы громко стучали. В комнате было совсем темно, если не считать лучика голубоватого света, который выбивался из-под шторы. Неужели фонари теперь заправляют парами ртути?
   Внезапно фланелевый лоскут начал загибаться наподобие нагретого желатина и сворачиваться с востока на запад, по ходу солнца.
   Норман успел, прежде чем он свернулся до конца, ухватить его за край, а потом - пальцы онемели настолько, что фланель для них словно превратилась в металл, - скатал против солнца.
   Тишина сделалась оглушительной, поглотила даже стук сердца. Норман сознавал: нечто настороженно дожидается его приказа, пребывая в почти полной уверенности, что он не сможет ничего приказать.
   Послышался бой часов. Или то были не часы, а звучало само время? Девять.., десять.., одиннадцать.., двенадцать...
   Язык Нормана как будто прилип к пересохшему небу.
   Слова толпились в горле, будучи не в силах выбраться наружу. Потолок