веденными якобы чарами обернулся против того, в чьем больном мозгу зародился?
   - Во всем виноват я один, - твердил Соутелл, дергая себя за галстук. Норману припомнилось, что Соутелл всегда будто нарочно предлагал себя Ивлин на роль козла отпущения - Я должен был проснуться! Я, а вовсе не она, должен был подойти к телефону! Когда я думаю о том, как она в темноте спускалась по лестнице, не догадываясь, что... О, а еще кафедра! Говорю вам, Норман, я потихоньку схожу с ума!
   Мне страшно за Ивлин: она, бедняга, никак не отойдет!
   Он затянул галстук так сильно, что тот сдавил ему горло; Соутелл торопливо ослабил узел.
   - Знаете, с воскресного утра я не сомкнул глаз, - сообщил он, когда его дыхание восстановилось. - Если бы миссис Ганнисон по доброте душевной не вызвалась вчера посидеть пару часов с Ивлин, я не представляю, что бы я делал. Она не позволила мне даже... О господи! Ивлин!
   Сверху донесся истошный вопль. Воскликнув: "Я же слышал шаги! Он вернулся!" Соутелл вылетел из кабинета. Норман устремился за ним, испытывая страх по совершенно другому поводу. Опасения его подтвердились, когда в окно гостиной он увидел, что в автомобиле на улице никого нет. Обогнав Соутелла на лестнице, он первым достиг двери в спальню и остановился. Соутелл, бормоча на бегу что-то невразумительное, врезался в него.
   Картина, открывшаяся взгляду, потрясла Нормана.
   Ивлин Соутелл, завернувшись в розовое шелковое одеяло, прижималась к спинке кровати. Зубы ее стучали, на лице разливалась мертвенная бледность.
   У кровати стояла Тэнси. На миг Норман ощутил надежду, но потом увидел ее глаза, и надежда исчезла без Следа. Тэнси откинула вуаль. Из-за грубого макияжа, из-за этих нарумяненных щек и ярко накрашенных губ она выглядела непристойно размалеванной статуей, особенно на фоне нелепых розовых шелковых занавесок. Однако статуя изображала хищника, и хищника голодного.