амого начала!
   - Дженнингс, - проговорил Норман устало, - я достаточно послушал вас. Если у вас есть жалобы, обратитесь к декану Ганнисону.
   - Иными словами, ты отказываешься помочь мне?
   - Именно так.
   - Ты не передумаешь?
   - Нет, не передумаю.
   - Хорошо, Сейлор. Но смотри в оба! Смотри в оба, Сейлор! Смотри!
   В трубке послышались короткие гудки. Норман аккуратно положил ее на рычаг. Черт бы побрал родителей Теодора Дженнингса! Не потому, что они были лицемерными, тщеславными, чванливыми ничтожествами, не потому, что они принадлежали к числу махровых реакционеров, а потому, что из-за своей непомерной гордыни всеми правдами и не правдами старались пропихнуть через колледж впечатлительного и эгоистичного сыночка, такого же скудоумного, как они сами, но не наделенного ни в малейшей степени их житейской мудростью и смекалкой. И будь неладен президент Поллард, который не устоял перед их богатством и политическим влиянием и принял этого паршивца в Хемпнелл, прекрасно зная, чем это обернется.
   Норман закрыл камин ширмой, выключил в гостиной свет и вышел было в коридор.
   Телефон зазвонил снова. Норман с любопытством поглядел на него, потом снял трубку:
   - Алло?
   Ответом ему было молчание. Он подождал, подул в микрофон.
   - Алло? - повторил он.
   В трубке по-прежнему молчали. Он уже хотел повесить ее, когда уловил на другом конце провода слабый звук - неровное, прерывистое дыхание.
   - Кто, это? - спросил он резко. - У телефона профессор Сейлор. Пожалуйста, говорите.
   Звонивший упорно не желал отзываться.
   И вдруг из черной трубки донеслось одно-единственное слово, произнесенное медленно и с запинкой низким женским голосом, исполненным невыразимой страсти:
   - Дорогой!
   Норман судорожно сглотнул. Этот голос был ему незнаком. Прежде чем он сумел сказать что-либо членораздельное, женщина заговорила снова,