у его жены, она предпочла бы сначала прочесть диссертацию, вникая в смысл каждого параграфа, а уже потом выслушать объяснение Нормана.
   - Я рассердился, - продолжал тот, - и хотел разоблачить его, но тут узнал, что он умер. Ходили какие-то слухи о самоубийстве; по правде говоря, Каннингем был неуравновешенным человеком. Как он мыслил себе свое будущее, я не имею ни малейшего понятия. В интересах его семьи шума я поднимать не стал, потому что иначе появился бы серьезный повод рассуждать о самоубийстве.
   Миссис Соутелл, похоже, не верила ни единому слову.
   - Но было ли это разумно, Норман? - встревоженно справился Соутелл. - Я имею в виду - замолчать случившееся? Не ставите ли вы себя под удар? Ну, то есть свою репутацию?
   Миссис Соутелл внезапно переменилась.
   - Отнеси диссертацию обратно в библиотеку, Харви, и забудь о ней, - повелительно сказала она и лукаво улыбнулась Норману. - Я кое-что припасла для вас, профессор Сейлор. Пойдемте со мной в лингафонный кабинет.
   Я не задержу вас. Идем, Харви.
   Выдумать причину для отказа Норман не сумел, а потому последовал за Соутеллами, гадая по дороге, зачем понадобился кафедре ораторского искусства, консультантом которой состояла Ивлин Соутелл, ее жеманный носовой голос. Из-за того, что она - жена профессора и неудавшаяся трагедийная актриса? Эка невидаль!
   В лингафонном кабинете с его звуконепроницаемыми стенами и двойными окнами было сумрачно и тихо.
   Миссис Соутелл взяла с полки пластинку, поставила ее на один из трех проигрывателей и повернула пару рукояток.
   Норман дернулся. На мгновение ему померещилось, будто к кабинету мчится огромный грузовик, который вот-вот врежется в стену и разнесет ее вдребезги. Но туг отвратительный рев, исходивший из колонок, сменился прерывистыми завываниями, будто на улице вдруг подул ветер.
   Норман, однако, представил себе почему-то совсем иное.