альцев.
   - Все, Томпсон. Быть может, позже у меня найдется, чем еще порадовать вас, а пока до свидания.
   Что-то укололо Нормана в руку. Оказывается, разговаривая по телефону, он забавлялся с обсидиановым ножом и порезал палец. Кровь затуманила поверхность прозрачного вулканического стекла, на которой когда-то оставались следы жертвоприношений и прочих жестоких обрядов. В столе должен быть бинт... Норман безуспешно подергал запертый ящик, потом достал из кармана ключ и вставил его в замок. Когда он выдвинул ящик, глазам его предстал револьвер, который он отобрал у Теодора Дженнингса. Прозвенел звонок. Норман снова запер ящик, оторвал лоскут от носового платка, замотал им кровоточащий порез и вышел в коридор.
   Там его поджидал Бронштейн.
   - Мы с утра болели за вас, профессор Сейлор, - пробормотал он.
   - Что вы имеете в виду?
   Бронштейн позволил себе усмехнуться.
   - Одна девушка, которая работает у президента, рассказала нам, что совет принял решение по кафедре социологии. Я надеюсь, у них достало здравого смысла выбрать вас.
   - В любом случае я не собираюсь оспаривать их решения, - ответил Норман сдержанно.
   Бронштейн понял, что его осаживают.
   - Я вовсе не...
   - Конечно, нет.
   Норман пожалел о своей суровости. С чего вдруг он осуждает студента, переставшего взирать на опекунов как на исполнителей воли неведомого божества? Зачем притворяться, будто ему все равно? Зачем скрывать свое презрение к большинству преподавателей? Гнев, который он, как ему мнилось, подавил, вспыхнул с новой силой. Поднявшись в аудитории на кафедру, Норман отшвырнул конспект лекции и принялся излагать студентам свои мысли относительно Хемпнелла и белого света вообще. Пускай просвещаются!
   Пятнадцать минут спустя он спохватился и запнулся на середине предложения, в котором упоминались "безнравственные старухи, чье стремление к власти в различных