бил ее. Она очень мало говорила, а то, что
  говорила, произносила почтительным тоном.
   Вечером, когда он сидел в кузове грузовика, попивая темное вино, она
  развлекала его танцами и строками из своей старой сказки, которую ни он, ни
  она не забыли. Он произносил первые слова любимых монологов, а она
  продолжала дальше с мимикой, жестами, позами, движениями и с той же
  серьезностью, как если бы стояла на сцене перед полным залом.
   Потом он угощал ее вином, и они укладывались спать. Они почти не
  дотрагивались друг до друга, и их совместное существование было чистым и
  целомудренным, словно они были не живые существа, а какие-то пластиковые или
  металлические роботы, функционировавшие без потовыделения, мочеиспускания и
  без единой плотской мысли.
   Теперь они ехали не так быстро, поскольку даже до Себастьяна дошло, что
  они понятия не имеют, куда едут. Время от времени от этой бесцельности его
  охватывал легкий ужас, но идиот отгонял его прочь. Было бы куда хуже, если
  бы они действительно куда-нибудь приехали, так как тогда пришлось бы что-то
  решать. До тех пор, пока они ехали, но не приезжали, он мог позволить себе
  забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем.
   Сидя в кабине, Битти Белина обращала его внимание на то, что он сам ни за
  что бы не заметил: на гусей, летящих коричневатой буквой V на фоне
  свинцового неба, на большие плоские равнины, где ветер превратил вечные
  снега в лед, на неясные очертания спускавшегося