ался в нем
  сейчас, как никогда. И потерял сознание.
   Когда Себастьян очнулся, прямо на груди у него сидел тарантул. Он
  осторожно покачивался, словно бы прислушиваясь к биению сердца. Его черная
  пасть то открывалась, то закрывалась, обнажая крошечные темные зубы, которые
  воспаленному рассудку идиота казались непропорционально большими.
   Он позволил тарантулу взобраться на свое лицо, даже не пытаясь тряхнуть
  головой, чтобы сбросить его. Лапы насекомого были покрыты пухом, словно
  живот утки.
   Он снова потерял сознание, не столько от страха, сколько от измождения.
   Позже они взяли в руки пятнадцать ножей и вонзили их в него. Они
  предлагали ему мочу для утоления жажды, но он отказался пить.
   И вновь он ждал избавления. Он мог бы вскочить, разорвать узы и
  растоптать их всех, как недавно топтал ногами пауков. Но он не сделал этого.
  И наконец он умер - скорее мирно, без всяких ангельских хоров или видений
  небесного гнева.
   Остальное вы знаете.
   У кукол оказался врожденный иммунитет к человеческим болезням. Их плоть
  не допускала в себя инфекций, не вскармливала в себе паразитов и не
  нуждалась в длительном лечении. Ее не подтачивали изнутри язвы или
  фурункулы. Исключая тех, кто погибал в битве или благодаря несчастному
  случаю, они были бессмертны. У них не было возраста, они были избавлены от
  дряхлости и старения плоти.
   Темп их жизни был бешеным. У них не было душ, которые могли бы оценить
  наслаждения